После событий 13 мая многие мировые СМИ послали своих корреспондентов в Узбекистан. Некоторых слишком говорливых журналистов узбекские власти депортировали сразу же после первого произнесенного ими «а». Большинство корреспондентов и репортерских групп просидело все время до конца своих командировок в ташкентских гостиницах в ожидании аккредитации.

Группе избранных информационщиков "посчастливилось". Их доставили специальным авиарейсом в «мирный» город Андижан и водили с экскурсией, организованной под патронажем спецслужб, по чисто отмытым от крови асфальтовым дорожкам. Они смогли посмотреть на свежеоштукатуренные стены в специально отведенных для этого местах, и даже под надзором строгих людей в черном выслушать свидетельства добропорядочных граждан, тщательно отобранные и отрепетированные.

Жаль, на Западе не смотрят российское кино, и не видели экранизации сказки Шварца про Дракона, сделанной Марком Захаровым. А то бы сразу поняли, откуда эта очередь из честных граждан, готовых быть «свидетелями всего, чего нужно».

И лишь несколько журналистов смогли попасть в этот запретный город, минуя абсурдные бюрократические препоны, потемкинские инсценировки и вооруженные блокпосты, перекрывшие все подъездные пути к городу. Благодаря этим репортерам мир смог хотя бы отчасти приблизиться к пониманию реальности произошедшего в Андижане, услышать из рассказов оставшихся в живых и на свободе свидетелей продолжение истории, которая началась вечером 13-мая. Одним из таких репортеров оказалась наша собеседница, фотокорреспондент газеты «The New York Times» Иола Монахова.

Фергана.ру: - Иола, ты в качестве фотожурналиста работала во многих горячих точках мира: в Палестине, Афганистане, Ираке, Косово. Расскажи о себе, ты сама выбрала себе такую судьбу?

Иола: - Я родилась в Москве. А 1981 году мои родители уехали в США. Фотожурнализм я не избирала своей профессией. Скорее он избрал меня. Я училась в аспирантуре Колумбийского Университета, а специализацией моей была итальянская литература. Закончив магистратуру, я пошла преподавать итальянский язык. А в девяносто восьмом году решила бросить это занятие и стать фотографом. Так началась моя журналистская эпопея.

Фергана.ру: - А как же итальянская литература – она осталась за бортом твоих интересов? И почему ты выбрала именно итальянскую литературу?

Иола: - С итальянской литературой я столкнулась почти случайно. Моей специализацией была сравнительная история литературы. На третьем году обучения в университете я поехала «на практику» в Италию. Именно в Италии, а точнее, в Равенне я заинтересовалась Византийской историей и востоком. Помните как у У.Б.Иейтса в стихотворении «Sailing To Byzantium»? Вслед за ним и другими западными писателями я повторила, что Северная Италия, Венеция, Равенна – это начало Востока. Стены часовни, где покоится прах Данте, покрыты не европейскими фресками, а византийской мозаикой. Побывав в северной Италии, хочется поехать в Стамбул, посмотреть Константинополь. Так и вышло – вслед за Италией была Турция. Потом началась война в Косово, бомбежки в Сербии. В качестве репортера я отправилась туда. Для этого мне пришлось восстановить российское гражданство, потому что западных журналистов туда не пускали. Попасть в Белград можно было только в качестве российского журналиста. Российский паспорт помог мне попасть и в Узбекистан, так как не было проблем с визой.

Фергана.ру: - Твой путь напоминает судьбу героя романа Умберто Эко – Баудолино, который также стремился попасть на недоступный Восток любым способом. Ты без проблем приехала в Ташкент, но как ты при всех известных сложностях смогла попасть в Андижан?

Иола: - Тринадцатого в пятницу я была в Нижнем Новгороде. Рано утром пятнадцатого мая я была уже в Ташкенте. Первая попытка попасть в Андижан оказалась неудачной – нашу машину на перевале развернули обратно. Мы ехали вместе с группой Ren.TV, которую на следующий день Каримов лично депортировал из страны. Вернувшись в Ташкент, я попала на пресс-конференцию президента. Затем снова решила пробраться в Андижан и на этот раз попытка удалась. Хотя я сильно рисковала. Мне помог мой водитель, который на постах брал на себя все объяснения с проверявшими нашу машину солдатами. Иногда, правда, возникало ощущение, что некоторые солдаты и офицеры пропускали нас просто потому, что они сочувственно относились к событиям и лично не хотели закрывать дорогу в Андижан для иностранных журналистов. Один офицер даже сказал, дав нам проехать: «Только не говорите, что я вас пропустил». А на одном посту нас пропустили, потому что я дала возможность всем солдатам позвонить домой с моего мобильного.

Фергана.ру: - А в Андижане у тебя были какие-то столкновения с милицией?

Иола: - Мне очень помогла одна вещь. Во время пресс-конференции Каримова, я задала ему достаточно не лестный вопрос от имени «Нью-Йорк Таймс». Президент в ответ сказал, что он не будет входить в споры с очаровательной девушкой и просто ушел от ответа. Эту пресс-конференцию показали по телевизору, вырезав мой вопрос. Но в кадре осталось мое лицо. И когда меня останавливали в Андижане, я заявляла, что «общалась с вашим президентом и он мне обещал полную безопасность и возможность беспрепятственной работы». Это почти всегда срабатывало. Правда на последнем пропускном посту под утро я, что называется, засветилась. Офицер, поняв, что я журналистка, хотел меня под конвоем сопроводить в местный ОВИР «регистрироваться». Я попросила его: «смилуйтесь, позвольте это сделать утром». Он, на мою удачу, согласился и велел ехать в гостиницу «Спорт», куда свозили всех журналистов. Но мы поехали в другую гостиницу. И возможно именно это нас спасло. Леша [Волосевич - собкор. ИА "Фергана.Ру"] утром приехал и забрал меня с вещами туда, где он сам остановился – в частный дом к знакомым. С ним я договорилась о встрече еще из Ташкента, позвонив ему в Андижан. Он тогда откровенно объяснил мне, что нужно говорить на постах, как себя вести, если меня остановит милиция, чтобы добраться до места. Я ему очень признательна, ведь без него я не смогла бы выполнить свою работу. Он, воспользовавшись своими личными связями, организовал нам незаметное для официальных структур пребывание в городе. Мы оказались в «слепом пятне» у власти. Перемещаясь по городу пешком и на машине, мы обходили милицию и вооруженные посты, говорили с людьми.

Перед отъездом из Андижана я решила попытаться сфотографировать расстрелянную машину скорой помощи. Эта попытка чуть не увенчалась пыткой. Леша остался сидеть в такси, а я пошла к воротам гаража, в котором, по слухам местных жителей, находилась машина [скорой помощи]. Сторожу, охранявшему ворота снаружи, я сказала, что я журналистка и хотела бы сфотографировать эту машину и поговорить об этом с главврачом. Он подтвердил, что машина находится здесь, но больше ничего не сказал и пошел звать начальство. Пока он ходил, я в открытые ворота, через которые то и дело въезжали и выезжали неотложки, увидела ту самую машину, вокруг которой располагалась группа омоновцев, экипированных оружием и в бронежилетах. Меня поразило это зрелище. Где еще можно увидеть такое: пустую, изрешеченную пулями машину скорой помощи охраняет вооруженный до зубов ОМОН?.. Я нервничала, но успела сделать два кадра. Один из ОМОНа заметил это и, подойдя ко мне, спросил кто я. (Все, конец репортажу! - подумала я). Я откровенно назвалась фотожурналистом «Нью-Йорк Таймс». Он тут же по «воки-токи» передал мои слова свому начальству. В ответ из рации отчетливо по-русски прозвучало «Запретить проход!». Омоновец тут же стал угрожать конфискацией аппаратуры. Я слезно стала просить его, чтобы он этого не делал, извиняться, и решила воспользоваться как последним доводом, моим знакомством с президентом и его обещанием. Но этот случай оказался как раз тем самым, когда моя ссылка на этот авторитет не помогла. В ответ на мое заявление он сказал, что видел меня по телевизору, но не видел, что бы президент дал мне разрешение на это исследование: «Президент заявил, что международные организации не имеют права вмешиваться в наши дела. Мы - суверенная страна. Мы же не вмешиваемся в дела Великобритании и США». Я поняла, что этот омоновец очень тщательно слушал своего президента. В этот момент вышел зам. главврача. Я уже окончательно решила под любым предлогом смыться отсюда. Зам. главврача сказал, что главврач не сможет поговорить со мной, так как он занят неотложными медицинскими делами, по этим же причинам он не сможет сделать этого и сам, и предложил обратиться в областную больницу. О ней было точно известно, что в нее-то как раз ни в коем случае соваться нельзя: именно из нее исчезали раненые на площади люди и там нас как раз может сцапать СНБ. Я не стала медлить, быстро сказала врачу спасибо, объяснила, что понимаю его занятость, и извинилась за беспокойство. Развернулась и энергичной походкой стала уходить. И тут омоновец, наблюдавший все это время за мной, крикнул мне вслед: «Девушка, девушка! Подождите тут». Я, по-американски улыбаясь, ответила: «Да, да! Конечно. Только такси отпущу и вернусь». С выпрыгивающим из груди сердцем, бегом, споткнувшись и чуть не грохнув фотоаппарат, я впрыгнула в машину и прокричала водителю, чтобы он скорее уезжал отсюда, пока не поздно. Когда мы вернулись в дом, в котором мы остановились, хозяева предупредили нас, что милиция ходит по микрорайону и опрашивает жителей, выясняя, кто сдает квартиры иностранцам. В этот же день мы покинули Андижан.

Фергана.ру: - Чего боялись люди в Андижане, и в чем выражался их страх?

Иола: - Коллега из BBC высказала мысль, с которой я согласна: уничтожение людей в Андижане по степени тяжести сравнялось с преступлением, каким является сокрытие информации о случившимся. Люди пострадали от потери близких, родственников. А теперь им приходится не меньше страдать от подозрений или вины за общение с журналистами и распространение информации, не угодной власти. Журналисты в такой ситуации оказываются перед этически неоднозначным выбором: сохранить жизни людей или получить правдивую информацию о случившемся. Справедливость, которая является целью открытой журналистики, в такой ситуации теряет весь смысл, если за правду информантам придется расплачиваться своими жизнями. Обычной андижанской семье не нужна справедливость ценой жизни и свободы ее членов. Ей нужны покой и жизнь. Местные жители говорили нам: нам нужно жить, потому что у нас маленькие дети и старики на руках. И многие были правы, отказывая в интервью, на том основании, что в их семьях достаточно потерь, с которыми уже пришлось смириться и теперь им важно не потерять жизни остальных.

Фергана.ру: - Где было легче работать: в Узбекистане, Афганистане или Ираке?

Иола: - Работа в Андижане оказалась для меня серьезным испытанием и потребовала зрелости и реализма. Я смогла отработать новую репортерскую технологию, которую озвучили для меня собкоры Ren.TV, - «не засветиться» оказалось самой главной целью в таких условиях. И мы со своими иностранными понятиями ничего бы не смогли сделать, если бы не опирались на помощь местных жителей.

Фергана.ру: - На твой взгляд, ощущался ли в этих событиях так называемый «исламский дух»?

Иола: - Я не чувствовала там исламского духа. Я видела традиционалистский дух. В махаллях люди живут бедной общиной. Но в сравнении с исламским духом, какой был в Афганистане и Пакистане, в Андижане его не было и близко. Проводя аналогию, можно сказать, что атмосфера традиционализма в узбекском обществе ничем кроме как своей исламской спецификой не отличается от атмосферы в американских провинциях, где набожность, например, католиков, баптистов, миноритов предписывает каждое воскресенье ходить в церковь молиться и исповедоваться. Я не исключаю наличия каких-то исламских умонастроений и подоплек в Андижанских событиях - могла их просто не заметить. Хотя я имею достаточно открытый взгляд на эти вопросы, и считаю, что традиционное общество имеет право жить так, как оно живет. В Андижане же я встречалась с массой интеллигентных и образованных людей. Таких людей там было очень много. На много больше, чем я ожидала, сравнивая с Афганистаном, который совсем под боком. Люди все грамотны. Вам говорят, например, что вот там живет врач или учитель. И оказаться им может как мужчина, так и женщина. В отличие от Афганистана, где подобный статус в большинстве случаев имеет только мужская категория населения, учителями и врачами здесь совершенно спокойно могут быть и женщины. Общество достаточно развитое. И этот показатель - ресурс общества для нормальной цивилизованной жизни. Все остальное упирается в узбекскую политику – что случится в ней в будущем? Остается надеяться на лучшее. Но я уверенна, что расстрел людей в Андижане 13-го мая безвозвратно изменил самих узбеков и ситуацию в политическом умонастроении узбекского общества. Всем американцам, увы, понятно и знакомо чувство, когда мир за один день вдруг становится другим. Андижанский расстрел сравним по значимости только с событиями 11-го сентября в Нью-Йорке. Как Американская история поделена на жизнь до 11-го сентября и жизнь после него, так и в Узбекистане 13 мая разделило историческое время на «до» и «после». И этого уже не изменить.

* * *

Интервью взял Дмитрий Камцев

Москва, 3 июня 2005 года

Фото Д.Кислова