Сергей Абашин. «Советский кишлак: Между колониализмом и модернизацией»
Сергей Абашин. «Советский кишлак: Между колониализмом и модернизацией». — М.: Новое литературное обозрение, 2015. — 848 с.: ил. ISBN 978-5-4448-0219-9 ISSN 1815-7912. Серия: Библиотека журнала «Неприкосновенный запас».
Вышло в свет исследование профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Сергея Абашина, посвященное истории преобразований в Средней Азии с конца XIX века и до распада Советского Союза. Вся эта история дана через описание одного селения, пережившего и завоевание, и репрессии, и бурное экономическое развитие, и культурную модернизацию. В книге приведено множество документов и устных историй, рассказывающих о завоевании региона, становлении колониального и советского управления, борьбе с басмачеством, коллективизации и хлопковой экономике, медицине и исламе, общине-махалле и брачных стратегиях. Анализируя собранные в поле и архивах свидетельства, автор обращается к теориям постколониализма, культурной гибридности, советской субъективности и с их помощью объясняет противоречивый характер общественных отношений в Российской империи и СССР.
«Фергана» попросила профессора Абашина ответить на несколько вопросов о книге.
- Сергей Николаевич, прежде всего позвольте поздравить Вас с выходом этой книги. Сколько лет Вы над ней работали?
Спасибо за поздравление! Я пишу во Введении, что у этой книги трудная судьба. Я начал свои исследования по гранту известного антропологического фонда The Wenner-Gren Foundation в 1995 году, когда несколько месяцев жил в одном кишлаке и собирал факты об его истории и этнографии. Потом я несколько лет обрабатывал материал и работал в архивах в Душанбе, Ташкенте, Худжанде, Канибадаме, Фергане. Однако затем я отложил этот текст, поскольку посчитал свои общие знания о регионе недостаточными для осмысления собранных фактов, а вернулся к ней только спустя десять лет, в 2009 году, когда я работал в качестве приглашённого исследователя в Центре славянских исследований (теперь это Центр славянско-евразийских исследований) в Университете Хоккайдо. И ещё понадобилось шесть лет, чтобы написать текст и подготовить его к изданию (здесь я хочу выразить признательность издательству «Новое литературное обозрение» за финансирование публикации). За прошедшие годы я решил сместить фокус своего внимания с собственно антропологического анализа на историко-антропологический, так как эпоха начала 1990-х годов уже ушла в прошлое и потеряла актуальность. Зато, кажется, споры о прошлом, чем был СССР и как к нему относиться, сейчас набирают новую остроту и силу. Надеюсь, что моя книга станет частью этой дискуссии.
- О каком именно кишлаке, на примере которого Вы исследуете историю, идет речь?
- Речь идёт о кишлаке Ошоба на севере Таджикистана. В нём проживают преимущественно узбеки, хотя в сельский совет (джамоат) «Ошоба» входят населённые пункты с таджикским населением. Но тема этничности в этом случае для меня не является главной и принципиальной (ей я посвятил свою первую книгу «Национализмы в Средней Азии», которая была издана в 2007 г.). Меня интересовало, что произошло с этим сообществом в XX веке, точнее с момента завоевания кишлака в 1875 г. и до начала 1990-х годов, захватывая несколько лет после распада СССР. И ещё раз хочу подчеркнуть, что книга имеет не сугубо исторический характер, а историко-антропологический, т.е. меня интересовала не столько последовательность событий, сколько сами трансформации в различных сферах жизни людей, результаты этих изменений в сознании людей, их памяти, в повседневной жизни и практиках и т.д.
И ещё одно маленькое замечание. Поскольку книга посвящена конкретному кишлаку, то в ней приводится много имён реальных людей, даются описания не всегда однозначных эпизодов из их биографий. Я старался писать об этом максимально корректно, чтобы никого не обидеть и дать взвешенную, максимально, насколько позволяют мои источники, правдивую картину. Удалось ли выдержать этот нейтральный и академический тон – будут судить читатели, в том числе сами ошобинцы, я с интересом жду их реакцию и критику. Я же хочу выразить сейчас благодарность жителям кишлака за тёплый приём, который был в обстоятельствах разрухи 1990-х гг., за дружелюбное общение и искреннее желание поделиться со мной своими мыслями и воспоминаниями.
- Насколько история именно этого кишлака может быть рассмотрена как «универсальная», применительно ко всему региону?
- Мне было интересно в своём исследовании смотреть не на универсальные тенденции, которые наверняка существуют, а на то, каким образом в истории XX века проявлялись особенности конкретного места и живущих здесь людей. Конечно, я показываю общую тенденцию – особый путь модернизации, который включал в себя как трагедии и потери, так и бесспорные достижения. Но своей задачей я вижу также обратить внимание на специфические черты этой модернизации в одном отдельном сообществе. Поэтому в книге можно найти много больших цитат из интервью, публикаций и архивных документов, фотографий, таблиц. Мне думается, что погрузившись в эти конкретные детали, в дух той или иной эпохи, в споры и отношения конкретных людей, мы сможем увидеть те же «универсалии» в новом свете, не как автоматические «законы природы», а как сложные, противоречивые, неоднозначные, многообразные жизненные траектории, которые по-разному вписывались в общие тенденции. Это было моей сознательной целью – не искать в кишлаке подтверждения общих теоретических (и тем более идеологических) схем, а изучить, какие элементы этих общих схем применимы или не применимы к конкретному случаю.
- Какую главную отличительную черту советского кишлака Вы могли бы выделить? Что его отличало, к примеру, от кишлака афганского или иранского?
- Я не изучал афганский или иранский кишлаки, поэтому хочу уклониться от такого сравнения. Если же говорить о главной черте советского кишлака, то, наверное, я бы сказал, что это противоречивое соединение модернизации и колониализма – вот, что является главным вопросом книги. Отсюда подзаголовок в названии «Советский кишлак: Между колониализмом и модернизацией». Слово «колониализм» многих пугает, в нём иногда видят какое-то «очернение» прошлого, но я хочу, используя это слово, показать, что в советском обществе, не говоря о досоветском, вовсе не было всё гладко и замечательно. Да, были существенные трансформации, поднимался уровень жизни, люди становились мобильнее и образованнее, список достижений можно продолжить – это невозможно отрицать и я подробно описываю такого рода процессы. Но невозможно отрицать и наличие репрессий, особенно в сталинское время, конфликтов, несправедливостей, диспропорций между разными группами и регионами страны, более подчинённый или, наоборот, привилегированный характер одних по отношению к другим. Вот эта сложность, гибридное соединение модерна и колониальности, и являются, на мой взгляд, той рамкой, в которой я предлагаю оценивать историю среднеазиатского кишлака в прошедшем столетии.
- Постсоветские изменения не являются предметом моего исследования, хотя я порой в книге захожу за границу 1991 года. В 2010 г. я побывал опять в Ошобе, собирал там некоторые дополнительные материалы. Если говорить в общем о своих впечатлениях, то мне кажется, что противоречивое соединение модернизации и некоего постколониализма по-прежнему сохраняется и определяет жизнь сообщества. Мы видим сильную деградацию экономической инфраструктуры, технологий, снижение социальных гарантий, мы видим новые конфликты и противоречия в обществе, в частности в религиозной сфере, мы наблюдаем новые виды доминирования и принуждения, когда массы людей вынуждены отправляться зарабатывать себе на стабильную жизнь в Россию – что это, если не новые формы колониализма. Но одновременно мы видим, как через ту же миграцию люди открывают для себя новый мир, новые технологии, новые практики, они осваивают их, учатся использовать в свою пользу, заработанные в той же миграции средства идут на строительство домов, учебу, новые виды досуга и развитие бизнеса. Я бы, придерживаясь академического подхода, опять же предложил рассматривать и оценивать современную ситуацию с разных стороны, видеть плюс и минусы, достижения и потери, некоторую преемственность с советским периодом и в то же время какие-то совершенно новые институты, отношения и представления.
Записал Даниил Кислов
Отрывок из книги Сергея Абашин (публикуется с разрешения автора):
(...) Первая артель в Аштском районе была создана еще в 1923 или 1924 году в селении Верхний Ашт. В ней состояло 15 прежде безземельных хозяйств, которые получили в свое распоряжение восемь земельных участков общим размером 50 танапов, до этого принадлежавших, как утверждает справка райземотдела, курбаши Рахманкулу. Спустя пять лет советские чиновники пытались выяснить, продолжает ли артель существовать и какую помощь ей следует оказать.
В 1931 году, в самый разгар коллективизации в РСФСР, в Аштском районе было всего четыре колхоза. В 1933 году в Ошобу приехал сотрудник райзо (районный земельный отдел) — некто Элкундиев, который сам был родом из Камыш-кургана и уже имел опыт организации колхоза в Кырк-кудуке. Он собрал на главной площади ошобинцев и предложил им организовать совместное хозяйство. Как вспоминают, из толпы вышел старик Каюм-солдат и обругал его матерными словами, сказав, что в селении Кырк-кудук создали колхоз и после этого все там стали бедными. Элкундиев уехал ни с чем.
После этой неудачной попытки в районный комитет комсомола вызвали ошобинских комсомольцев и дали им задание организовать колхоз. Комсомольцы и несколько нонвоев взяли участок земли около Ошоба-сая и участок в Кызыл-Олма, сказав их хозяевам: «Хотите — вступайте в колхоз, не хотите — уходите с земли» (земля была хорошая, а ее хозяевам взамен дали другую землю). Так возник колхоз «Буденный», в котором поначалу числилось всего 25 человек и имелись пять-шесть ишаков и один вол, чтобы пахать землю. Колхозники работали и складывали урожай в общий амбар, а потом каждый работавший забирал свою долю урожая в соответствии с наработанными им трудоднями — государству в первый год своего существования колхоз ничего не отдавал. Согласно отчетам, в 1935 году в «Буденном» состояло уже 70 хозяйств (374 человека), имелось 47,75 га зерновых поливных и 10 га богарных земель, в следующем году к ним прибавилось 6 га хлопка. По воспоминаниям Т.К., тогда ошобинцы неохотно принимали колхозы, ему самому какое-то время даже пришлось скрывать от своего отца, что он колхозник, и тот не знал, где он и что делает.
Первым председателем «Буденного» был Козибай Гоибов (1900 г.р.), он был неграмотным, но крепким, совсем не бедным крестьянином. Бухгалтером стал Джахонали Ашуров, о котором я говорил выше. Несмотря на обвинения в растратах и близости к Рахманкулу, Гоибову удалось проработать на этой должности несколько лет, но он, как говорят противники Умурзакова, поссорился с последним и во время войны переселился в Пангаз. В качестве причины ссоры называют требование Умурзакова, чтобы Гоибов продал ему свой участок в Ошобе, на которое тот ответил отказом. По мнению же сторонников Умурзакова, Гоибов с ним не ссорился, а в Пангаз ушел потому, что у него было много скота и он хотел его сохранить. Один же из братьев Козибая — Соатилло — остался в Ошобе и даже работал в одном из колхозов бригадиром. После Гоибова председателем в «Буденном» стал Тоштемир Нурматов, потом Ниезмат Алматов и, наконец, Бободжан Юлдашев (1905 г.р.).
Колхоз «НКВД» возник, видимо, также в 1933 или 1934 году. Мнения о том, кто были председателями, разошлись: называли Мамади Одинаева (сына аксакала Одинамата Исаматова), Кашамшама Ашурматова, Рахимберды Баннопова, Кадырова (этот житель Пунука, будучи милиционером, воевал против Рахманкула-курбаши, а потом женился на ошобинке и остался жить в Ошобе), Кадыра Искандарова, Абдуллу Назарова (его сестра Угылхон была одной из жен Умурзакова), Джахонали Ашурова, Турдимата Пирматова. Возможно, все они действительно успели побывать председателями, поскольку люди на этой должности менялись часто — кто-то был раисом три, кто-то шесть месяцев, а возможно, некоторые мои пожилые собеседники приписали к числу раисов других местных начальников.
Оба колхоза — «Буденный» и «НКВД» — находились в самой Ошобе. Их правления были в центре кишлака, недалеко друг от друга. Одни вспоминали, что их земли располагались чересполосно вокруг Ошобы, другие — что по правой стороне Ошоба-сая находились земли колхоза «НКВД», а по левой — колхоза «Буденный». «Буденный» был крупнее, его земли поливались пять-шесть дней, тогда как земли «НКВД» — два-три дня, впрочем, судя по колхозным отчетам, разница была не такой уж большой.
Третий колхоз — «Социализм» — возник примерно в 1935 году в выселке Гарвон, в самой верхней части Ошоба-сая. Первым председателем стал Давлат Бойханов, после него — Согинбай Худайбердыев. Этот колхоз, несмотря на свои маленькие размеры, играл существенную роль, так как находился в глубоком горном ущелье и располагал землями, которые было трудно контролировать и учитывать, они не представляли интереса для вышестоящей власти, поэтому местная ошобинская власть могла использовать их по своему усмотрению.
В том же 1935 году возник четвертый ошобинский колхоз «Литвинов» (позднее его переименовали в колхоз им. 22-й годовщины Великой Октябрьской революции, далее — «22-я годовщина»), который располагался на землях выселка Аксинджат. Его первым председателем был Нозирали Кадыров, потом стал Юсуп Юлдашев (1912 г.р.). Последний принадлежал к числу потомков Исламбая, который владел большой частью аксинджатских земель. В 1939 году в Аштский район был проведен Северный Ферганский канал, который позволил оросить участок земли в степной части. Часть жителей Аксинджата и Ошобы была переселена туда, вслед за ней переместился и колхоз «22-я годовщина».
Каждый председатель колхоза избирался на общем собрании колхозников большинством в две трети голосов и сроком на два года. Сама по себе эта коллективистская процедура создавала возможности для конкуренции различных претендентов и борьбы фракций за своего кандидата, а также для публичной критики председателя, апелляции к председателю сельсовета или районным начальникам, которые должны были присутствовать на собрании, или даже для выражения общего отказа в доверии раису. Однако конкретных примеров таких действий мне никто не приводил. По мнению ошобинцев, председателей назначал Ортык Умурзаков по своей собственной воле, а районное начальство, с которым аксакал поддерживал хорошие отношения, лишь утверждало эти назначения. Такой практике мои собеседники противопоставляли новую практику, которая сложилась после ареста Умурзакова и появления «на следующий день» в колхозе многочисленных его противников, в первую очередь учителей. Они принесли с собой «демократию», в кишлаке стали проводиться собрания и обсуждаться различные темы, возникла специфическая советская форма публичной жизни.
Официальные заработки председателя колхоза, как и всех колхозников, рассчитывались по системе трудодней. Каждому члену коллектива за тот или иной вид работы начислялись условные единицы — трудодни (меҳнат). Количество таких единиц на тот или иной вид работ в колхозе было установлено общим ценником, у председателя колхоза была самая высокая норма трудодней — и по числу дней, проведенных на работе, и по оценке его труда в этих самых единицах. Впрочем, реальное наполнение продуктами и деньгами одного трудодня определялось по итогам работы всего колхоза за год. Раис получал в результате сравнительно более высокие доходы, но при этом его возможности заниматься своим частным хозяйством — приусадебным участком, скотом, какими-то промыслами — были существенно ограничены, поэтому для хорошего хозяина, предприимчивого и зажиточного, официальная зарплата председателя колхоза сама по себе вряд ли могла быть привлекательным экономическим стимулом.
У председателя колхоза были другие бонусы, которые могли представлять интерес. В частности, все колхозное имущество и вся произведенная продукция находились в его распоряжении. Раис имел право продавать имущество и излишки урожая, а также покупать для колхоза необходимые вещи, что открывало большие возможности для манипуляций ценами — реальными и теми, которые заносились в отчеты. Кроме того, раис мог не отражать часть имущества и урожая в отчетах, и тогда она оказывалась в его фактической собственности, которой он распоряжался полностью по своему усмотрению. Разумеется, это были незаконные и весьма рискованные операции, поэтому от раиса требовалось умение выстраивать взаимовыгодные отношения в кишлаке и за его пределами со всеми теми, кто мог обеспечить прикрытие таких операций. Какую-то долю неучтенного имущества и продукции раис оставлял в фактическом пользовании рядовых колхозников, какую-то мог передавать в распоряжение бригадиров, заведующих фермами, завхоза и других колхозных чиновников, какие-то операции он мог проводить при участии жителей других селений и районного начальства. Все это обуславливало взаимные обязательства и взаимную лояльность.
Споры вокруг трудодней были одним из механизмов, благодаря которым председатель колхоза мог влиять на своих подчиненных. Распределение работ и начисление трудодней позволяли раису заключать договоренности с теми или иными жителями Ошобы, устанавливать своего рода патрон-клиентские связи, иметь любимчиков и изгоев, первым помогать, а на вторых оказывать давление. В принципе, по мнению многих, председатель колхоза, бригадир и табельщик (который иногда заменял бригадира) могли приписать любому колхознику лишние трудодни. При этом большинство жителей были неграмотны и не знали точно, что им записывает табельщик, поэтому все старались вести собственную бухгалтерию, следили и узнавали, сколько трудодней получил сосед или сослуживец, и из-за этого было много скандалов. Председатель колхоза находился в непростом положении, поскольку должен был отвечать многим и очень разным ожиданиям и интересам. Игнорирование интересов тех или иных колхозников могло быть лишь строго дозированным, так как, превысив некую меру, раис сам оказывался под ударом.
Конфликт с вышестоящими органами власти также грозил ему неприятностями, так как председатель колхоза был слабой фигурой, не имеющей легальных средств защиты. По-видимому, главным для раиса должно было быть умение правильно расставить акценты в отношениях, скрыть какую-то информацию, соблюсти определенные границы дозволенного, наладить рычаги воздействия на людей. Далеко не всем это было под силу, тем более что правила игры и ожидания все время менялись.
В 1930-е многие новоизбранные раисы недолго оставались на своей должности и перемещались на роль заместителя, бригадира или даже простого колхозника. Впрочем, примерно с конца 1930-х годов председатели колхозов «НКВД» и «Буденный» — Давлат Искандаров и Бободжан Юлдашев — сохраняли свои должности почти на протяжении десятилетия. В данном случае стабилизировали ситуацию, надо полагать, их тесный тандем с председателем сельсовета и более широкая сеть родственных и дружеских связей, о чем я скажу далее. Как только эта сеть была разрушена конфликтом 1947 года между Умурзаковым и Искандаровым, неопределенная ситуация вернулась вновь, многие руководители подверглись гонениям, возобновилась частая смена колхозного руководства.
В иерархии разных должностей в Ошобе председатель сельского совета имел в 1930—1940-е годы, безусловно, более высокий статус по сравнению с председателями колхозов, отчасти потому, что обладал большим набором формальных инструментов воздействия, отчасти — в силу личных авторитарных качеств Умурзакова, его умения договариваться и находить себе союзников в вышестоящих инстанциях. Председатели колхозов были, как правило, неграмотными, беспартийными и, по-видимому, не знали русского языка. Поэтому они находились в большой зависимости от аксакала, который был для них связующим звеном с вышестоящими органами власти.
Со временем, однако, государство стало смещать свои акценты с сельсовета на колхозы, первые постепенно лишались тех или иных полномочий, вторые, напротив, их получали. Эта двойственная ситуация сохранялась в 1940-е годы и дала о себе знать в конфликте 1947 года, когда именно подчиненные Умурзакову председатели колхозов стали в итоге той силой, которая и обеспечила падение его личной власти. (…)
Это был фрагмент из книги профессора С.Абашина.
