Тяньаньмэнь. Врата великой битвы
Торговец китайскими огнетушителями Чжан, которого занесла в Москву нелегкая, толковал мне о смысле жизни.
- У жизни усё спокойно, - говорил он, тревожно поглаживая себя по узкой впалой груди. – У жизни усё свободно...
«Спокойно» в его понимании означало, что не нужно спозаранку вскакивать и бежать в поле или на завод. «Свободно» же переводилось еще проще – много денег и женщин, роскошь во всем.
К моменту нашей встречи свой первый шаг к свободе и спокойствию Чжан уже сделал: он отрастил длинный ноготь на мизинце, чтобы все видели, что он не занимается тяжелым физическим трудом. Кроме того, он носил белые носки не только по выходным, но и по будням – в знак того, что он состоятельный человек и может не экономить на носках.
Чжана глупо винить: многие миллионы китайцев до него точно так же смотрели на свободу. Однако в истории Китая были моменты, когда свобода понималась иначе – моменты короткие, светлые и страшные одновременно. Одним из таких моментов стали события 1989 года на пекинской площади Тяньаньмэнь – Врат небесного спокойствия.
Дэн Сяопин и политическое наследство Мао
Бузу, как водится, начали студенты – вечное шило во всяком властном филее. И повод-то был, с нашей точки зрения, никакой: 15 апреля умер генеральный секретарь ЦК КПК Ху Яобан. К тому времени он и генсеком уже не был целых два года – с поста его выдавил «архитектор китайских реформ» Дэн Сяопин.
Имидж доброго дядюшки, реформатора и либерала пристал к Дэну, как родной: так примерно его себе и представляли на Западе. Другое дело, что на том же Западе и Мао Цзэдуна долго считали мирным аграрием, что не помешало ему уничтожить сто миллионов ни в чем не повинных людей.
Впрочем, Дэн Сяопин пострадал реально: во время культурной революции его выслали в деревню на перевоспитание, а его сын Дэн Пуфан то ли выбросился из окна, то ли был выброшен – темная история - и в результате стал инвалидом. Что, однако, не помешало самому Дэну вернуться во власть еще при Мао. Все попытки «банды четырех», в которую входила жена Мао Цзян Цин, сжить «дядюшку» со света, провалились. В 1976 году Мао отправился на встречу с Марксом, «банда четырех» была разгромлена, а Дэн сделался фактически самым могущественным политиком в Китае.
Однако он почему-то не стал ни председателем компартии, ни премьером, за ним остался только скромный пост Председателя военного совета ЦК КПК. Резонный вопрос: откуда такая скромность?
Выдающийся российский китаевед Юрий Галенович полагает, что после смерти Мао Цзэдуна народ, уставший от его преступлений, не желал видеть на высших постах людей, запятнанных чрезмерной близостью с тираном и поддержкой его людоедских начинаний. А Дэн Сяопин, что там ни говори, был именно их таких.
Трезво все взвесив, Дэн Сяопин решил, что реальная власть важнее номинальной. Тем более, если учитывать, что после Мао Китай лежал в руинах, предстояла тяжелая и неблагодарная работа по восстановлению страны. Груз этот лег, в основном, на двух генеральных секретарей – Ху Яобана и Чжао Цзыяна. Первый занимался, в первую очередь, политикой и идеологией, второй – экономикой. Себе же Дэн Сяопин оставил реальные рычаги власти, почет, а также лестное звание «архитектора реформ».
Архитектор этот, однако, в душе оставался последователем Мао – во всяком случае, в части закулисных интриг. Тут надо вспомнить, что настоящего разоблачения и осуждения Мао Цзэдуна в Китае так и не случилось. Были лишь туманные формулировки вроде того, что Мао был неправ на тридцать процентов, зато прав на семьдесят. Речь при этом шла скорее об ошибках, а не о преступлениях. И если у нас Сталина все-таки вынесли вперед ногами из Мавзолея, а культ личности разоблачили, то Мао и после смерти остался Великим Кормчим, гением и отцом китайского народа, а его идейное наследие – высшей драгоценностью.
Но Ху Яобан, ставший генсеком ЦК КПК в 1980 году, и слышать не желал о «наследии Мао». Он-то, в отличие от Дэн Сяопина, был настоящий реформатор. Ху занимался реабилитацией репрессированных, восстановлением в партии марксистских норм – в пику маоизму, утверждал идею верховенства закона.
В 1986 году среди студентов и интеллигенции начались волнения. Они выступали против произвола и коррупции госчиновников, требовали демократических реформ. Ху Яобан их поддержал и поплатился за это: Дэн Сяопин раскритиковал генсека за «буржуазный либерализм» и добился его отставки.
Пришедший на его место в 1987 году Чжао Цзыян в целом продолжил реформаторскую политику Ху Яобана. Таким образом, он тоже оказался «непослушным», чем вызвал недовольство серого кардинала китайской политики.
На этом фоне как гром среди ясного неба прозвучала новость о смерти Ху Яобана. 8 апреля у него случился сердечный приступ, 15 апреля он скончался от инфаркта миокарда.
Была ли причиной внезапной смерти Ху Яобана сердечная недостаточность или что-то другое, неизвестно. Некоторые, конечно, тут же вспомнили противников Мао Цзэдуна, которые тоже умирали при самых загадочных обстоятельствах, но вслух распространяться об этом не стали.
Умершего политика решили похоронить келейно.
Студенты возмутились этим и потребовали допустить народ к траурным мероприятиям. Начались массовые демонстрации. Довольно быстро на знаменах студентов появились и политические лозунги.
«Если нужно будет пролить кровь, я этого не боюсь»
Однако история с похоронами была не причиной, а только толчком к выступлениям. С точки зрения охранителей, Ху Яобан, конечно, умер «не вовремя», спровоцировав тем самым беспорядки. Но даже если бы Ху Яобан был жив, выступления все равно бы начались – скорее рано, чем поздно.
Объективная ситуация в стране в тот момент была довольно тяжелой. Реформаторские усилия Чжао Цзыяна торпедировал Дэн Сяопин со своими приспешниками. Реформы свертывались, о демократических свободах речи не шло, цены росли, экономическое положение горожан ухудшалось. Росла коррупция и взяточничество чиновников, власть, как и в России девяностых, сращивалась с капиталом.
Любопытный момент: на Западе многие свято верят, что либерализация экономики непременно ведет и к общей демократизации. На самом деле в некоторых странах либерализация без демократии – прямой путь к коррупции. И тут уж хоть сажай, хоть расстреливай - коррупционеры все равно множатся, как тараканы.
Любимая поговорка китайских чиновников широко известна: «Чжэгэ вэнти яо яньцзю, яньзцю!» Здесь бедный проситель имеет дело с игрой слов. Фразу «Этот вопрос требует изучения» можно понять и как «Этот вопрос требует сигарет и вина», то есть взятки.
Когда речь идет о жизни и смерти, взяточник хуже бандита с большой дороги. Понятно, почему чиновники-взяточники вызывали такую ненависть у народа. Именно поэтому митингующие требовали борьбы с коррупцией, контроля над партийными и госчиновниками, прозрачности власти и диалога с ней, свободы слова и собраний.
Демонстрации в Китае весной 1989 года. Фото AFP
Чжао Цзыян не видел в этих требованиях ничего преступного, говорил, что надо вести диалог с митингующими. Дэн Сяопин сначала вроде как соглашался с ним, но стоило генсеку уехать с визитом в КНДР, в «Жэньминь жибао» 26 апреля 1989 года вышла редакционная статья. В статье этой было высказано резко отрицательное отношение Дэн Сяопина к студенческим выступлениям, он назвал их антипартийным и антисоциалистическим бунтом.
Свидетель тех событий Лю Сумэй в своей книге «Китай, каким я его знаю» вспоминает, как в те дни по рукам ходил текст Дэн Сяпина, где тот якобы сказал: «Мы не хотим кровопролития, однако, если нужно будет пролить кровь, я этого не боюсь».
Люди услышали в словах Дэна знакомые интонации государственного шантажа и запугивания, которые не успели еще забыть. Выражения «антипартийные и антисоциалистические действия», «бунт», «заговор» никто не слышал со времен смерти Мао Цзэдуна. Кто-то, конечно, испугался, но студенты в массе своей были возмущены и оскорблены. Они ведь требовали не смещения власти или смены режима, а всего лишь справедливых и разумных вещей.
Несмотря на явную угрозу, многие не поверили, что власть прольет кровь, пытаясь подавить народ - уж больно масштабными были выступления. Люди задавались вопросом: сколько надо будет убить человек, чтобы остановить митинги и демонстрации?
Впрочем, были и те, кто понимал, что власть не шутит, что все это серьезно. К их чести надо сказать, что они не отступили. Молодые люди, прежде чем пойти на свой, возможно, последний митинг, оставляли дома прощальные письма для родных.
Русский с китайцем – братья навек
Иногда думают, что события на Тяньаньмэнь – история сугубо пекинская, не коснувшаяся остального Китая. На самом деле это не так. По некоторым сведениям, волнения затронули около трехсот китайских городов. Были волнения в Шанхае, Ухане, Тяньцзине, Сямэне, ряде других крупных центров. Всюду проходили выступления и митинги, появлялись лозунги солидарности с пекинскими студентами, борьбы с коррупцией и чиновниками-бандитами.
Лю Сумэй в своей книге пишет о том, что у них в Сямэне даже партийные начальники и кадровые работники выражали солидарность со студентами. Индифферентными, пожалуй, оставались только крестьяне – они боялись, что в результате выступлений власть остановит реформы в сельском хозяйстве. Ну и разумеется, универсальная крестьянская поговорка про хату с краю тоже действовала.
Конечно, в какой-то момент начались разговоры, что дело не обошлось без иностранного влияния. В этом смысле китайские власти ничем не отличаются от российских: у них тоже вся власть – от Неба, а вся оппозиция – от дьявола-гуй и его непосредственного представителя, Госдепа США.
Запад, действительно, повлиял на студентов, но не печеньками, как это понимают у нас. Когда в Китае начались реформы, людям вновь стали доступны иностранные книги, фильмы, музыка, культура вообще, распространявшая западные ценности. Особенное влияние приобрел рок-н-ролл с его духом свободы, так перекликавшимся с тем, что происходило в Китае в восьмидесятые.
Так случилось, что восьмидесятники в Китае – это первое (и на данный момент последнее) поколение самостоятельно мыслящих людей. Нечто похожее было в начале двадцатого века, когда удалось разрушить тысячелетнюю власть императоров, но это была еще совсем другая страна. Достаточно поглядеть на кадры китайской хроники, да просто тогдашние телевизионные передачи, чтобы увидеть, как отличаются лица людей того времени от стандартных китайских лиц. В них не видно столь обычной для Китая косности, самодовольства, презрения к миру, тупого интереса к материальной выгоде.
Это новое поколение не было запугано ужасами культурной революции, оно стремилось к демократии и гуманизму – вещам, которые в Китае традиционно предаются анафеме. И это при том, что китайские философы и деятели культуры тысячелетиями ратовали за гуманность. Самым известным из них был Конфуций, введший в широкий обиход понятие человечности-жэнь. Но жизнь внесла свои коррективы, Конфуций оказался сам по себе, китайцы – сами по себе. Тем более что Конфуция разоблачили еще при Мао Цзэдуне.
Нынешние китайские власти не возражают против Конфуция как национального бренда, но подлинная суть его учения их интересует мало.
Настоящая, вневременная ценность в Китае – не какие-то там либеральные ценности, а патриотизм. В этом смысле русский с китайцем братья навек. У нас и религия глубоко национальная, и даже от наук и искусств требуют того же самого.
23 апреля 2016 года на конференции, посвященной проблемам религий Китая, Си Цзиньпин в очередной раз напомнил, что религиозные организации должны работать под руководством компартии Китая, поддерживать социализм в его китайском варианте, осуществлять свою деятельность, руководствуясь исключительно чувством любви к стране и служения интересам китайской нации.
Таким образом, патриотизмом своим китайцы загипнотизированы даже сильнее, чем россияне. Может быть, это потому, что интеллигенцию там уничтожали более тщательно и последовательно, чем у нас.
Одним словом, патриотизм рулит. Зато с гуманностью, демократией и либерализмом в Китае борются неуклонно и последовательно. Во всяком случае, три эти качества точно не должны присутствовать в члене китайской компартии. Любой партиец обязан бороться с ними и нещадно искоренять.
Площадь
Так или иначе, выступления китайских студентов в 1989 году пришлись явно не ко двору. О чем им явно и недвусмысленно заявил Дэн Сяопин.
Однако, несмотря на все угрозы, на следующий день после появления статьи в «Жэньминь Жибао» многие тысячи людей вышли на Тяньаньмэнь. Они были готовы к худшему, готовы были умереть – и... ничего не произошло. Никто не тронул их, никто им даже не препятствовал.
Все дело было в том, что Дэн Сяопин растерялся. Он полагал, что одного его грозного окрика достаточно, чтобы все пригнули головы. Но этого не случилось. Те самые студенты, которые недавно несли транспаранты «Приветствуем Дэн Сяопина!», теперь не признали вины, настаивали на своей правоте, а значит, пошли лично против его, Дэн Сяопина, власти?
Сказав решительные слова, всекитайский дядюшка долго не решался сделать следующий шаг. Возможно, по старой китайской привычке надеялся, что рассосется само. Пекинские же власти, не имея личного приказа Дэна, применить силу сами не осмеливались.
Положение усугублялось тем, что горожане почти поголовно были на стороне студентов. Даже полиция не решалась чинить им препятствия, когда они шли на демонстрацию.
Вернувшийся из КНДР Чжао Цзыян в надежде найти с протестующими общий язык попросил Дэн Сяопина отозвать назад его слова о студентах. И тут «добрый дядюшка» показал свой настоящий характер. Он не только отказался взять свои слова назад, но заявил, что студенты подрывают стабильность, так что не будет никаких переговоров, а выступления их нужно подавлять силой, вплоть до военной.
Любопытно, как все это – от разговоров про стабильность до угроз «размазать печень по асфальту» - совпадает с нынешней ситуацией в России. Вот только под стабильностью почему-то имеется в виду стабильность развала и деградации, а не процветания и благоденствия. Впрочем, начальству всегда и везде хватало благоденствия – может быть, речь идет про его, начальства, стабильность?
Так или иначе, часть Политбюро взяла сторону Чжао Цзыяна, другая часть встала на сторону Дэн Сяпина. Но последнее слово, как обычно, осталось за серым кардиналом. Тогда Чжао Цзыян пошел на беспрецедентный шаг. В знак протеста против намерений Дэн Сяопина он ушел с поста генсека.
Он тяжело поплатился за свои убеждения. До самой смерти в 2005 году, уже при новых правителях Китая, он продолжал пребывать под домашним арестом. Его имя старались окружить забвением. Когда он умер, официальные информационные агентства не сообщили об этом, лишь в нескольких китайских газетах вышли краткие некрологи.
Чжао Цзыян был кремирован на кладбище Бабаошань, где хоронят всех видных политических деятелей Китая, но захоронить его там не позволили. Формальная причина состоит в том, что в свое время он был лишен всех государственных постов, фактическая – противодействие политике Дэн Сяопина. До сих пор прах выдающегося реформатора хранится у него дома. Даже и после смерти на нем лежит проклятие Дэн Сяопина.
Время шло, противостояние властей и студентов только росло.
Протестующие выходили на площадь с демонстративно завязанными ртами, с повязками на головах, на которых было написано «Дух Китая».
Видя, что в переговоры с ними не вступают, 12 мая они начали голодовку. Голодовки солидарности с ними начались и в других китайских городах. Погода в Пекине резко менялась – то ливни, то изнуряющая жара, с каждым днем голодающие становились все слабее.
Сотни участников демонстраций объявляли бессрочную голодовку, обвиняя власти в нежелании идти на диалог
15 мая с государственным визитом в Пекин прилетел Михаил Горбачев. Похоже, голодающие студенты очень хотели с ним встретиться, в глазах всего мира он был символом обновления коммунистической системы. Но Горбачев к ним так и не вышел.
Тогда они стали еще настойчивее требовать встречи с правительством – хотели передать петицию. Кинохроника сохранила замечательные кадры: трое студентов стоят на коленях у дома Народных собраний, один из них держит петицию на вытянутых руках.
И тут случилось чудо, которого не ждали. Делегацию голодающих студентов принял сам премьер госсовета Ли Пэн, встречу показывали по телевизору. Делегаты на кадрах – усталые, изможденные, но верящие в свою правоту и готовые идти до конца. Они ведут себя с политиками как равные, требуют прекратить клеветнические заявления о студентах и не преследовать участников протеста.
В кои-то веки в голосе китайского народа, измученного тысячелетним унижением, зазвучали чувство собственного достоинства и гордость. Однако руководство Китая ответило на это введением военного положения.
С 19 мая все демонстрации были запрещены. На Тяньаньмэнь, однако, оставалось огромное количество протестующих. Власти призывали студентов-провинциалов вернуться домой, обещали им бесплатный проезд и разные льготы. Но не затем они ехали сюда, чтобы отступить так бесславно.
В Пекин ввели войска. Армия пыталась въехать в центр, но толпы горожан преградили им путь. Улицы и проспекты были полны людей, по ним невозможно было проехать. Горожане братались с военными, заваливали их овощами, фруктами, лимонадом и мороженым.
Так и не решившись идти сквозь горожан, через пять дней войска покинули город. Протестующие торжествовали: народ заставил отступить армию, кто теперь им страшен?
26 мая на площади Тяньаньмэнь прошел импровизированный рок-концерт. Студенты водрузили здесь же десятиметровую статую богини Демократии. Они надеялись, что 1989 станет годом рождения китайской демократии.
Однако это был последний радостный аккорд, дело быстро шло к концу. Войска снова вошли в город. В этот раз попытка братания с народом сорвалась, солдаты были вооружены и угрюмы.
3 июня войска заняли территорию у дома Народных собраний.
Студенты изготовились биться до последнего. Бок о бок с ними стояли представители Независимой ассоциации пекинских рабочих.
Как ни странно, первые схватки начались не на площади, а в городе. Ближе к вечеру пронесся слух, что где-то на окраине Пекина военный джип сбил трех человек. Это был знак того, что власти не остановятся ни перед чем.
На площади начались первые кровавые стычки солдат и студентов - власти разрешили применять силу против протестующих. В ожидании решающей атаки студенты взялись баррикадировать подъезды к площади. К десяти вечера к Тяньаньмэнь стянули артиллерию и бронетранспортеры.
Один бронетранспортер выехал на площадь и пробил импровизированные баррикады, однако застрял на последнем рубеже. Митингующие стали забрасывали его коктейлями Молотова, горящей ветошью и одеялами. Дым выкурил солдат наружу. Выбежавших из бронетранспортера военных начала избивать возмущенная толпа.
Тем временем тысячи солдат вошли на площадь через улицу Цяньмэнь. Началась стрельба, появились первые убитые и раненые. Люди кричали, звали на помощь. Их пытались выносить с площади, отправляли в больницы. Далеко не всем это удалось, машины «скорой» не могли пробиться сквозь баррикады.
Справедливости ради надо упомянуть, что показания очевидцев несколько расходятся. Одни говорили, что стрелявшие по студентам солдаты плакали. Другие – что стреляли с азартом, почти с удовольствием.
Как бы то ни было, расстрел на Тяньаньмэнь стал грехопадением Народно-освободительной армии Китая. До того никого и в голову не могло прийти, что плоть от плоти народа, армия, окруженная героическими легендами, окажется способна убивать простых людей. Выяснилось, что очень даже способна.
А еще выяснилось, что самый свободный и возвышенный дух беспомощен против пуль и грубой силы.
Расстрел продолжался, к четырем утра 4 июня все было кончено. Богиню демократии сбросили с постамента, оставшихся в живых разогнали, площадь заняли войска.
Точное число погибших в ночь на 4 июня 1989 года неизвестно до сих пор. По разным данным, их число варьируется от 200 человек до нескольких тысяч. Тут надо помнить, что убийства в ту ночь проходили по всему городу. К площади шли потоки протестующих, их блокировали полиция и войска. Останавливали, пытались развернуть, они сопротивлялись, их убивали. Так что, как ни считай, вся эта арифметика в конечном итоге упирается в человеческие жизни...
Послесловием к событиям стали знаменитые кадры 5 июня: одинокий человек в белой рубашке преграждает путь танковой колонне.
Слом хребта
Как ни странно, но после расстрела протест не сразу пошел на спад. Лю Сумэй пишет в своей книге, что в Сямэне еще появлялись лозунги с призывами свергнуть Дэн Сяопина, премьера Ли Пэна и председателя КНР Ян Шанкуня и «вернуть им кровавый долг». Проходили даже митинги в память о жертвах репрессий. Однако уже к концу июня все закончилось, и начались расследования и чистки, ужесточение во всех сферах жизни.
КПК извлекла из случившегося свой урок: людям нельзя давать думать самим, нельзя предоставлять политические свободы. Ужесточили порядки в кампусах, начались чистки в университетах, в армии, выявляли неблагонадежных во всех структурах государства, людей высылали в другие города - особенно активистов или потенциальных активистов. Кого-то бросили в тюрьму, некоторые отделались легким испугом – их вышвырнули из университета.
Сейчас, спустя почти тридцать лет ясно, что, расстреляв демонстрацию студентов, власти Китая сломали хребет своему собственному народу. Они лишили людей возможности выбирать, лишили их права на честную и свободную жизнь, не зависимую от партийных бонз и вороватых чиновников.
Первого июля 1989 года, через месяц после событий на площади Тяньаньмэнь власть отдала своеобразную дань случившемуся: пионеры провели траурный митинг в память о солдатах, якобы убитых протестующими.
До сих пор так и не установлено, кто именно дал приказ открыть огонь по людям.
До сих пор неизвестно, где захоронены тела погибших во время расстрела. Эти сведения не удалось получить ни Фонду матерей Тяньаньмэнь, ни группе «Матери Тяньаньмэнь». Матери погибших уже почти не надеются, что ответственные понесут наказание. Если этого не случилось при относительно либеральном Ху Цзиньтао, то при Си Цзиньпине этого не произойдет и подавно. Его консерватизм сродни путинскому.
За доказательствами далеко ходить не надо. В конце 2013 года Си Цзиньпин принял решение о создании новой спецслужбы – Комитета государственной безопасности, которым он руководит лично. Заявленная задача - координировать действия силовых служб, реальная - усилить власть председателя Си. Похожие идеи, очевидно, посещают и Владимира Путина. Чем иным можно объяснить появление так называемой Национальной гвардии, которой руководит его бывший личный охранник Золотов?
Как известно, китайцы болезненно относятся к потере лица. Лицом Китая восьмидесятых был Дэн Сяопин – «прогрессивный руководитель» и «архитектор реформ». Он гордился своим либеральным имиджем, который специально формировался для Запада. Западные СМИ неожиданно активно стали комментировать события на Тяньаньмэнь, и это задело Дэн Сяопина. Дэн, по примеру Мао, надеялся создать с Западом коалицию против СССР – и тут такой удар. Отсюда и чрезвычайно нервная реакция на любые попытки установить правду о Тяньаньмэнь.
КПК и ее руководители считают, что вопрос с Тяньаньмэнь закрыт раз и навсегда. Однако «закрытый» этот вопрос регулярно всплывает в очередную годовщину.
И в этом году, 4 июня МИД Китая выразил решительный протест США в ответ на очередное предложение Госдепа предать гласности число жертв Тяньаньмэнь. «Правительство Китая уже вынесло свой окончательный вердикт относительно политической турбулентности, которая имела место быть в конце 1980-х годов», - цитирует РИА Новости официального представителя МИД КНР. Всякие разговоры на эту тему китайцы полагают вмешательством в свои внутренние дела.
Однако с такой позицией трудно стать мировым гегемоном, на что претендует современный Китай. Китайцы уверены, что лучше кого бы то ни было знают, что нужно всему миру. Осталось только дать им возможность командовать парадом.
Конечно, этой высокой цели они вряд ли добьются. Но тут опасна даже не цель, а путь к ней. На этом пути, как показывает история, можно наломать таких дров и заварить такую кашу, что расхлебывать придется очень долго, а вот удастся ли расхлебать – большой вопрос.
Алексей Винокуров, специально для «Ферганы»
