«Все плакали об их ребенке, как о родном». В России вышла книга в память о младенце Умарали
В Санкт-Петербурге 15 октября состоялась презентация книги «Колыбельные для Умарали». Это сборник таджикских народных стихов для детей в переводах и переложениях, который подготовила группа энтузиастов во главе с литератором Ольгой Кушлиной. Книга издана в память о младенце Умарали – сыне трудовых мигрантов из Таджикистана Рустама и Зарины Назаровых, который погиб в Петербурге два года назад. Ольга Кушлина рассказала «Фергане», как шла работа над этим сборником.
– Когда и как появилась идея создать «Колыбельные для Умарали»?
– Книжка появилась совершенно случайно – в интернете нашлись старые друзья юности, нахлынули какие-то воспоминания… Мы с Юлием Франком (его иллюстрации использованы в книге. – Прим. «Ферганы») в молодости жили в Душанбе, с этим многое связано, любили и любим эту культуру. Светлана Турсунова-Франк, ныне – успешный художник в Берлине, в те годы была главным редактором детского журнала «Чашма», по типу «Веселых картинок», и мы все там подвизались – что-то писали, рисовали. Это был очень хорошего уровня журнал. Детские книжки мы тогда тоже делали, так что этот материал для нас не чужой. Жаль, что очень многое было потеряно, но что-то Юлик смог вывезти, в том числе книжку, которую сам оформлял – «Себи сари пул» это «Яблоня у моста».
Вот я произношу, а вы уже чувствуете, как это красиво: «Се-би са-ри пул». В 1985-ом году она была издана, ну представляете, что типографский уровень тогда был очень низкий. При этом очаровательные рисунки Юлика и великолепные таджикские стихи. Мне просто было жалко, что такая роскошь пропадет и никто ее не увидит.
В то время, когда мы все были под тяжелым впечатлением от трагических событий, связанным с маленьким Умарчиком, я и предложила Юлику сделать новую книгу. Он поддержал: давай, говорит, действительно попробуем. У него дочка, Яна Франк, известный дизайнер, художник все эти рисунки «вытянула». Я параллельно начала работать с текстом, – сканировать, перепечатывать.
- Переводить?
- Да, скажу два слова, чтобы вы поняли, что все было не так просто. Это же фольклорные тексты, иногда старые – от бабушек и прабабушек, из разных областей и с непонятными диалектными словами, потому, в маленькой детской книжечке было столько примечаний внизу страницы, как в научной статье. Представляете? Детские стишки, в которых звездочки, сноски, чтобы объяснить непонятные слова.
Подстрочник мне делали два человека: хороший друг моей сестры еще со школьных лет – Фарид Салихов, геолог, преподаватель геологии в филиале МГУ в Душанбе, и таджикская поэтесса и переводчица Нори Хамракулова. У них разные совершенно по типу были подстрочники. У Нори – образцовый литературный текст, она вообще замечательный профессионал. А у Фарида – шероховатые многословные, он не заботился о форме, а старался как можно точнее каждое слово объяснить. А там же было много такого, что называют «непереводимой игрой слов», звуковой игры, детских словечек. Эти подстрочники дополняли друг друга, и все очень их хвалили. Когда я передала Фариду восторги русских поэтов, он в шутку сказал: это потому, наверное, что я многодетный отец и дедушка. И все равно постоянно требовались комментарии, спотыкались практически в каждом стихотворении. Вот, например, почему в стихотворении о девочке с двумя косичками ее ласково называют не женским именем Зилола, а редким, бытующем только на юге, мужским именем – Зилол? Оказывается, в некоторых образованных семьях есть такая традиция, – домашнее имя девочки произносится на иранский лад, а в иранском нет различения слов по родам. Вместо того, чтобы просто перевести восемь строчек – из жанра «Ладушки-ладушки» – мы углублялись в лингвистические, университетские диспуты. Да, наверное, и для «Ладушки-ладушки» подстрочник сделать не проще, чем к стихотворению Пушкина. В итоге, оба варианта подстрочников очень пригодились, дополняли друг друга. Эти подстрочники я разослала своим знакомым поэтам.
– Сколько человек работали над переводами?
– Откликнулись все, но для кого-то детские стихи были очень далеки. Один поэт, Андрей Чернов, через два месяца сказал, что прошло слишком мало времени, он не успел войти в материал. Но впервые так тесно соприкоснувшись с поэтическим словом на фарси, был совершенно очарован красотой и образностью таджикской поэзии, понял, что нельзя позволить себе поверхностный подход, – а ведь версификацией он владеет виртуозно. Представляете? Он перевел «Слово о полку Игореве», а на десять строчек детского стихотворения ему хотелось еще месяца два. Это действительно сложно, потому что надо было перестраивать как-то свою психологию. Кто-то присылал переводы из Финляндии, и я «видела» финский пейзаж за окном, кто-то словно украинское село живописал – «яблонька у плетня» вырастала. Плетень вместо глиняного дувала – и вся работа насмарку. То есть, поэты выбирали несколько стихотворений, а переводов получалось в лучшем случае два, чаще – один единственный текст.
Но тем не менее, все откликнулись, откликнулись горячо, я каждому читала, как это звучит по-таджикски, потом нашла песни, как они поются. Та же Марина Вишневецкая (она перевела три стихотворения) говорила, что она ходит, как бы качая ребенка, и поет все это. Ее переводы, наверное, образцовые. Потому что они получились абсолютно точными, и в то же время это – живые русские стихи.
В целом, география у нас такая – от Финляндии, это Марина Кучинская, до Сибири. В Минусинске живет наш поэт и священник Сергей Круглов. Он как поэт известен и любим в России, лауреат премии Андрея Белого, автор многих книг. Когда я его попросила перевести, он сказал: «Что? Колыбельную? Я никогда такое не переводил», а у него самого такие, знаете, брутальные стихи. Я говорю, попробуй, таджикские колыбельные, они ведь не только мамины, но и папины. И он перевел одну из папиных колыбельных «Вверх подброшу!». У него у самого трое детей, внуки уже. В шутку ему советовала: «Тебе, как батюшке православному, надо переводить припев «алла-аллаё» не как «баю-бай», а как «Господи, помилуй». Это же точнее – действительно просят у Аллаха защитить дитя в колыбели.
И вот так получилось, что о маленьком Умарчике молились и два православных священника. Второй – это отец Дмитрий Арзуманов, служащий в Подмосковье. Фамилия эта знаменитая и уважаемая в Таджикистане, знакома всем, кто изучал таджикский язык. Его дедушка – известный востоковед, из самых первых европейцев, приехавших в начале 1920-х годов в Душанбе, редактор и создатель образцового словаря (до сих пор этот толстый том русско-таджикского и таджикского русского словаря – главный, основополагающий), и учебников таджикского языка. Отец Димитрий горячо откликнулся и талантливо перевел одно из стихотворений.
– У нескольких стихотворений в книге по два перевода, то есть, несколько человек переводили одни и те же стихотворения, а вы потом выбирали?
- Мы всего в двух случаях там себе это позволяем. Первое стихотворение «Головушка» (Сарак-Сарак) переводили Андрей Анпилов и Татьяна Нешумова. У Тани получился очень вольный перевод, но при этом – очень симпатичное русское стихотворение, нежное, материнское. Но я не могла дать только его, оно больше похоже на ее собственные стихи, а не на таджикский оригинал, поэтому заказала точный перевод Андрею. А во втором случае, Максим Амелин просто увидел, чем занимается его приятельница Марина Вишневецкая, и сказал – я тоже хочу, и взял у нее это стихотворение, ему захотелось в шутку посоревноваться.
Мне показалось, что это довольно интересный прием, но это уже как бы для исследователей. Этой книгой заинтересовались таджикские филологи. Они мне честно сказали – такого уровня переводов таджикского фольклора не было. Может, это преувеличение, но мне это было очень приятно. Решительно, всерьез к таджикскому фольклору не подходили, его не переводили.
Действительно, по-таджикски выходит очень мало литературы. Я издателям в Таджикистане предлагала подарить макет, они мне говорят – у нас издательства все позакрывались, некому этим заниматься. Хотя один потрясающий энтузиаст только что мне сообщил, что готов финансировать выход этой книжки в Таджикистане. Конечно, я тут же с радостью выслала готовый макет – пусть берут на здоровье, вдруг это как-то поможет реанимировать издание детских книжек на таджикском, нельзя, чтобы дети росли без них.
«Колыбельные для Умарали». Санкт-Петербург, 2017. Автор идеи Ольга Кушлина. Художник Юлий Франк
- Какой у книги тираж?
– У нее маленький тираж, 500 экземпляров. Если они разойдутся, мы допечатаем. Но я бы предпочла, чтобы этим уже занимался кто-то другой.
– Где вы ее будете распространять?
– Я ее в основном дарю. Еще есть дружественный фонд помощи детям «Адвита». Я им положила стопочку в магазин «Легко-легко», кто захочет, сможет за благотворительный взнос ее приобрести. Что-то на презентации разошлось. Где-то положим потом в Москве (там тоже будет презентация, но позже), может быть в «Фаланстере».
Я хочу сказать всем, пожалуйста, берите у меня эту книгу для интернет-магазинов, потому что меня засыпали вопросами где ее купить. Если бы был какой-то источник, я бы могла сказать, вот, по этому адресу. Часть в консульстве обещали переслать Душанбе, я для них отложила.
– Вы обращались к ним за помощью?
– Да. Но они отреагировали только недавно, когда я пригласила их по электронной почте на презентацию. Очень любезно со мной поговорили, обещали содействие в дальнейших проектах. Может быть, сможем при их помощи осуществить другие проекты. Я мечтаю устроить выставку таджикских художников в Санкт-Петербурге. Сейчас меня с этой книжкой неожиданно стали везде звать, я отказываюсь. И от телевидения, и от презентаций на больших и известных в городе площадках. Скажем, позвали в музей Ахматовой – знаменитый Фонтанный дом. Это прекрасное место, одна из самых живых культурных точек Петербурга. Ну, и какой смысл эту книжку, эту песчинку огромной культуры там показывать? А вот если сделать выставку Юлия Франка, Светланы Турсуновой-Франк, Яны, позвать памирский ансамбль, существующий при Памирской диаспоре, о котором в Петербурге почти никто не знает, - это было бы событие.
– Нет, мы сейчас пытались Рустама найти, через журналистов, через общину таджикскую, но не смогли. Никто не знает – уехал он из Петербурга или здесь остался. После того, что случилось, и Рустаму, и их бабушке было тяжело общаться. Мы какие-то деньги им переводили, по телефону говорили с ними, а сейчас даже на презентацию позвать не смогли.
Хоть я с ними не была знакома, знаете, все незнакомые плакали об их ребенке, как о родном. Если человек с какими-то неубитыми живыми рефлексами, он не может к этому относиться равнодушно. К вопиющей этой истории… Все, что мы делаем – не для того, чтобы людей мучить этим воспоминанием, мы не хотим допустить, чтобы подобное повторилось, чтобы стало нормой. Никто же по большому счету за них не вступился, никто не понес наказание.
– Это, наверно, в первую очередь, история о безразличии...
– О безразличии тоже, да. По-моему, ни в одной стране не может быть таких законов, которые позволили бы отобрать ребенка у матери, когда для этого нет какой-то суровой необходимости. Но мы не хотели на этом спекулировать, поймите нас правильно. Мы наоборот пытались как-то избыть свою боль, свою вину. Совершенно правильно говорят, давно это замечено и о стихах, и о картинах – с каким импульсом человек это делает, этот же импульс на выходе передается зрителю или читателю. Здесь не обманешь, не притворишься. И, наверно, в этой книге остался этот импульс. Это импульс многих людей, многих сердец. Никто не делал ее равнодушно.
Беседовала Анна Козырева
